— Пока ничего не намечал, — ответил он. — Ни свиданий, ни чего другого. А ты?

— Я-то? Ну, я в прекрасной форме, — сказал я. — Сейчас забегу за Розанной, и мы поедем в «Студию 2000». Если хочешь, можешь поехать с нами и подержать мои костыли, пока мы будем танцевать.

Он немного посмеялся.

— Я думал, что мы встретимся, — добавил я, — и, как всегда, отпразднуем Новый год вместе. Как ты отнесешься к моему предложению?

— Чудесно! — воскликнул Эрни. Казалось, его воодушевила моя идея. — Посмотрим Гая Ломбардо и его новогоднюю программу. Это будет замечательно!

Я снова замолчал, не зная, что сказать. Наконец осторожно проговорил:

— Ну, может быть. Дика Кларка или кого-нибудь еще. Гай Ломбарде давно умер, Эрни.

— Умер? — Эрни явно был в некотором замешательстве. — Ах да. Ну конечно, умер. Но ведь Дик Кларк еще выступает, да?

— Верно, — сказал я.

— Ну, так пусть будет Дик Кларк, — произнес Эрни уже совершенно не своим голосом. У меня неожиданно потемнело в глазах,

(лучший запах в мире.., не считая запаха гнили) и рука судорожно сдавила телефонную трубку. Я был готов закричать. Я говорил не с Эрни, я говорил с Ролландом Д. Лебэем. Я говорил с покойником.

— Да, посмотрим Дика, — услышал я себя, как будто издалека.

— Как твое самочувствие, Дэннис? Ты уже водишь машину?

— Нет, пока еще нет. Я попрошу отца привезти меня к тебе. — Я набрал воздуха в легкие, а потом выдохнул:

— Может быть, ты отвезешь меня обратно? У тебя ведь есть машина?

— Конечно! — Он на самом деле обрадовался. — Да, это будет здорово, Дэннис! По-настоящему здорово! Посмеемся, развлечемся — как в старые добрые времена.

— Да, — сказал я. А потом — клянусь Богом, у меня вырвалось само собой — добавил:

— Как в офицерском клубе.

— Да, верно! — со смехом ответил Эрни. — Правильно. До встречи, Дэннис.

— Правильно, — автоматически повторил я. — До встречи.

Я положил трубку, посмотрел на телефон, и неожиданно меня затрясло от дрожи. Никогда в жизни мне не было так страшно, как тогда. Позже я задавал себе вопрос: не мог ли Эрни пропустить мимо ушей мою реплику об офицерском клубе? — но в тот момент у меня не было сомнений: Лебэй вселился в Эрни. Мертвый или нет, Лебэй вселился в него.

И Лебэй вытеснил Эрни.

Отец подвез меня к дому Каннингеймов и помог дойти до двери — мои костыли не были предназначены для передвижения по обледеневшей и заметенной снегом дорожке.

Машин, принадлежащих Майклу и Регине, не было видно, но Кристина стояла возле гаража, покрытая тонким слоем сверкавшей на солнце изморози. Бросив на нее взгляд, я почувствовал какой-то тупой страх. Мне не хотелось возвращаться домой на ней — ни сегодня, ни когда-либо еще. Я бы с радостью сел за руль моего совсем обыкновенного, наспех отштампованного «Дастера».

Дверь открыл Эрни. Он даже не был похож на себя. Его плечи ссутулились; движения были замедленны. Я сказал себе, что нахожусь под властью своих подозрений, и, конечно, понимал, что порядком накрутил себя перед нашей встречей.., и все же я знал, что это было так.

Он был одет во фланелевую сорочку и в джинсы.

— Дэннис! — проговорил он. — Здорово, парень!

— Привет, Эрни, — сказал я.

— Здравствуйте, мистер Гилдер.

— Хеллоу, Эрни. — В знак приветствия мой отец поднял руку. — Как твои дела?

— В общем-то не очень. Но скоро все переменится. Новый год, новые силы, старое дерьмо уходит, так ведь?

— Пожалуй, — несколько ошеломленно произнес мой отец. — Дэннис, ты уверен, что мне не нужно заезжать за тобой?

В ту минуту я больше всего на свете хотел бы вернуться домой на машине отца, но на меня внимательно смотрел улыбающийся Эрни.

— Нет, Эрни отвезет меня.., если его развалюха тронется с места.

— Ой, поосторожнее, Дэннис, — сказал Эрни. — Она у меня девочка чувствительная.

— Чувствительная девочка, говоришь?

— Да, чувствительная, — улыбаясь, ответил Эрни.

Я повернул голову и воскликнул:

— Прости меня, Кристина!

— Так-то лучше.

Наступило молчание. Отец и я поедали глазами невысокую лестницу, которая вела на кухню. Затем отец проговорил:

— О'кей, ладно. Только не пейте слишком много, ребята. Эрни, позвони мне, если почувствуешь, что тебе лучше не садиться за руль.

Он пошел к машине. Я смотрел ему вслед и чувствовал, как костыли все сильнее врезаются мне в подмышки. Когда он сел в машину и вырулил на дорогу, мне стало немного легче.

Я отряхнул снег с костылей и проковылял на кухню Каннингеймов. Ее пол был покрыт гладким пластиком.

— Ты ловко управляешься со своими штуковинами, — проговорил Эрни, наблюдавший за моими осторожными движениями. Затем он достал из кармана сигару, откусил один из кончиков и закурил.

— Поскорей бы забыть это искусство, — сказал я. — Когда ты начал курить сигары?

— Когда работал у Дарнелла, — ответил он. — Я не курю в присутствии моей матери. От табачного дыма она впадает в истерику.

Он обращался с сигарой не как подросток, а как курильщик с двадцатилетним стажем.

— Сейчас пожарю кукурузные хлопья, — добавил он. — Ты как, не откажешься?

— Конечно, нет. У тебя есть пиво?

— Три упаковки в холодильнике и еще две в комнате.

— Великолепно. — Я с вытянутой левой ногой осторожно уселся за кухонный стол. — А где твои родители?

— Пошли на новогоднюю вечеринку к Фассенбахам. Когда тебе снимут гипс?

— В лучшем случае — в конце января. Он вылил в глубокую сковороду чуть ли не полбутылки оливкового масла и поставил сковороду на плиту. Затем пошел к холодильнику. Достал упаковку с шестью банками пива, две из которых открыл, и одну протянул мне. Я взял. Он взял свою.

— Тост, — сказал Эрни. — Чтобы в 1979 году сдохли все говнюки на свете. Я медленно поставил банку:

— Эрни, я не стану пить за это. В его серых глазах сверкнули маленькие искорки злобы. Вспыхнули — и тут же погасли.

— Ну, за что же ты станешь пить?

— Может, за колледж?

Он молча посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не был в хорошем настроении, как мне показалось сначала.

— Так и знал, что она задурила тебе мозги. Моя мать — это женщина, которая сделает любую пакость, чтобы добиться своего. Ты же знаешь, Дэннис. Она самому дьяволу поцелует задницу, если ей будет нужно.

Я отодвинул банку от себя.

— Ну, она не целовала мою задницу. Просто сказала, что ты не готовишься к поступлению и что она волнуется за тебя.

— Это мое дело, — сказал Эрни. Его губы скривились, лицо стало неописуемо уродливым. — Я буду делать то, что хочу.

— А поступать в колледж ты не хочешь, да?

— Нет, я поступлю. Но только в свое время. Так и скажи ей, если она спросит. В свое время. Не в этом году. Если она думает, что я собираюсь летом поступать в университет и там она будет ходить за мной по пятам, то она выжила из ума.

— Что же ты собираешься делать?

— Уехать отсюда, — сказал он. — Сяду в Кристину и уберусь из этого паршивого городка. Тебе ясно?

Он повысил голос, а я почувствовал, что на меня накатывает новая волна ужаса. Я был беспомощен перед этим человеческим страхом и только надеялся, что он не проступал на моем лице. Потому что теперь это был не просто голос Лебэя; теперь это было даже лицо Лебэя, выпиравшее из-под маски, которая еще не успела затвердеть на покойнике.

— Здесь слишком много дерьма, и я думаю, что этот проклятый Дженкинс все еще следит за мной, хотя ему следовало бы почаще оглядываться назад…

— Кто такой Дженкинс? — спросил я.

— Не важно, — ответил он. — Ты его не знаешь. — На кухне начала потрескивать сковорода с маслом. — Мне нужно к плите, Дэннис. Ты хочешь сказать тост или нет? Мне — все равно.

— Ладно, — произнес я. — Давай за нас? Он улыбнулся, и мне стало немного легче.

— За нас — другое дело. Давай выпьем за нас. Мы стукнули банкой об банку и выпили. Эрни пошел к плите. Встряхнув сковороду, высыпал в нее пачку кукурузных хлопьев. Я сделал пару глотков пива и больше не захотел.